Историк - Страница 179

179

— Вы можете задать ему вопрос? Скажите, что мы историки, как и он, и хотим узнать, появлялась ли здесь в пятнадцатом веке группа валашских монахов на пути из Константинополя, со священной реликвией.

Ранов пожал плечами, но заговорил, и брат Ангел разразился в ответ отрывистыми звуками, резко мотая головой. Я не понимал, значит ли это «да» или «нет».

— Опять бессмыслица, — заметил Ранов. — Но теперь это что-то о вторжении турок в Константинополь, так что он хотя бы понял вопрос.

Глаза старика вдруг прояснились, словно хрусталики их впервые за это время сфокусировались на нас. В сумятице издаваемых им звуков — какого языка? — я отчетливо различил имя — Атанас Ангелов.

— Ангелов? — вскричал я, обращаясь прямо к старцу-монаху. — Вы знали Атанаса Ангелова? Вы помните, как работали с ним?

Ранов внимательно вслушивался в ответ.

— По-прежнему мало смысла, но попробую передать. Слушайте внимательно. — Он начал переводить, быстро и бесстрастно. При всей неприязни к нему я не мог не восхититься искусством этого человека. — Я работал с Атанасом Ангеловым. Прошли годы или века. Он был сумасшедший. Выключите свет наверху — у меня болят ноги. Он хотел знать о прошлом все, но прошлое не хочет, чтобы его познали. Он говорит: нет, нет, нет. Он бросается и ранит вас. Я хотел поехать одиннадцатым, но он больше к нам не ходит. И все равно товарищ Димитров сократил нам ассигнования на благо народа. Добрый народ.

Ранов перевел дыхание и наверняка что-то пропустил, потому что брат Ангел говорил не переставая. Тело старика оставалось неподвижным в кресле, но голова моталась из стороны в сторону, а лицо передергивала судорога.

— Ангелов нашел опасное место, место, что звалось Светы Георгий. Он слушал песни. Там они погребли святого и плясали на его могиле. Могу предложить вам кофе, но только ячменного, настоящая грязь, ячмень и грязь. Даже хлеба нет.

Элен пыталась удержать меня, но я упал на колени перед старым монахом и сжал его руки. Они были вялыми, как дохлые рыбины, белые и пухлые, с желтыми, устрашающе длинными ногтями.

— Где Светы Георгий? — умолял я.

Еще минута, и я бы расплакался, при Элен, при Ранове, при этих двух иссохших созданиях, запертых в тюрьме лазарета.

Ранов наклонился, ловя блуждающий взгляд монаха.

— Где Светы Георгий? — Но брат Ангел уже ушел вслед за своим взглядом в дальний мир.

— Ангелов поехал в Афон, видел типикон, он ушел в горы и нашел страшное место. К нему домой добираться одиннадцатым номером. Он сказал, приезжай скорей, я что-то нашел. Еду туда покопаться в прошлом. Я бы угостил тебя кофе, но это одна грязь. О, о, он был мертвый в своей комнате, а потом в морге не оказалось тела.

Брат Ангел улыбнулся, и я попятился от этой улыбки. У него было всего два зуба, и десны оказались рваными. Дыхание, вырывавшееся из этого рта, убило бы самого дьявола. Он вдруг запел высоким дрожащим голосом:

Дракон пришел в нашу долину.

Он сжег посевы и забрал наших девушек.

Он спугнул турок, защитил наши села.

Его дыхание иссушает реки,

И он переходит их.

Ранов закончил переводить, и тогда с воодушевлением заговорил брат Иван, библиотекарь. Он по-прежнему прятал ладони в рукавах, но лицо его осветилось интересом.

— Что он говорит? — взмолился я. Ранов покачал головой:

— Говорит, что уже слышал эту песню. От деревенской старухи, бабы Янки. Она главная певица в деревне Димово, на пересохшей в давние времена реке. У них отмечают несколько праздничных дней, когда поют старинные песни, и она старшина певцов. Через два дня праздник святого Петко, и вы можете съездить послушать ее.

— Опять народные песни! — застонал я. — Пожалуйста, спросите мистера Пондева — то есть брата Ангела, — понимает ли он, что это значит.

Ранов терпеливо перевел мой вопрос, но брат Ангел сидел, гримасничая, подергиваясь, и молчал. Через минуту я не выдержал наступившей тишины.

— Спросите его, что ему известно про Влада Дракулу! — выкрикнул я. — Влад Цепеш? Он здесь похоронен? Он слышал это имя? Дракула?

Элен вцепилась мне в плечо, но я был вне себя. Библиотекарь таращил на меня глаза, но он, кажется, не был встревожен, Ранов же бросил на меня взгляд, который я назвал бы жалостливым, если бы способен был об этом думать.

Но действие моих слов на Пондева оказалось ужасно. Он побелел, и глаза его закатились под лоб, открыв голубоватые белки. Брат Иван рванулся вперед и подхватил сползавшего с кресла старика. Они с Рановым вдвоем перенесли его на койку. Он лежал обмякшей тушей, распухшие белые ступни торчали из-под одеяла, руки бессильно свешивались. Уложив больного, библиотекарь набрал под краном воды и брызнул ему в лицо. Я, обомлев, застыл на месте. Я не думал причинить несчастному такую боль и боялся, что убил единственного человека, который что-то знал. Спустя бесконечно долгое мгновенье брат Ангел шевельнулся и открыл глаза, но теперь в них стоял бессмысленный ужас: это были глаза загнанного в угол животного, и они метались по комнате, не находя нас. Библиотекарь похлопал его по груди и постарался уложить поудобнее, но старик, дрожа, отталкивал его руки.

— Давайте оставим его, — рассудительно предложил Ранов. — Он не умрет — по крайней мере не от этого.

Следом за братом Иваном мы вышли из комнаты, молчаливые и смущенные. — Простите, — заговорил я, оказавшись на светлом дворе.

Элен обернулась к Ранову:

— Вы не спросите библиотекаря, что он знает об этой песне и о долине, где ее записали?

После короткой беседы с Рановым библиотекарь обратил взгляд на нас.

179