Историк - Страница 178

178

Брат Иван открыто улыбнулся.

— Известно, — сообщил Ранов. — Таких было много. Монастырь был важным пунктом на пути паломничества. Многие пилигримы проходили через него в Афон или в Константинополь.

Я чуть не скрипнул зубами.

— Имеется в виду конкретная группа паломников, доставлявшая… своего рода реликвию. Или искавшая некую реликвию. Он ничего такого не слышал?

Ранов с трудом сдерживал торжествующую улыбку.

— Нет, — объявил он, — о таких паломниках он не знает отчетов. В пятнадцатом веке здесь бывало много паломников. Банковский монастырь считался тогда очень важным. Патриарх Болгарии перебрался сюда, будучи изгнан из древней столицы Велико Тырново захватившими страну оттоманами. Здесь он и скончался в 1404 году, и здесь же похоронен в пещерном склепе. Это древнейшая часть монастыря и единственная, сохранившаяся без перестройки.

Снова заговорила Элен.

— Не могли бы вы спросить его, знает ли он среди братии монаха, носившего раньше имя Пондев?

Ранов перевел ее вопрос, и брат Иван взглянул на нас озадаченно, а может быть, и недоверчиво.

— Он говорит, что это, должно быть, брат Ангел. Его прежде звали Василь Пондев, и он был историком. Но у него теперь… не все в порядке с головой. Из разговора с ним вы ничего не узнаете. Теперь самый лучший историк среди них — отец настоятель, и он сожалеет, что вы его не застали.

— Все-таки мы хотели бы поговорить с братом Ангелом, — сказал я Ранову.

И библиотекарь, недовольно насупившись, провел нас снова во двор, а оттуда, через арку вторых ворот, в другой двор, посреди которого стояло старинное здание. Этот двор был менее ухожен, и здание, и плиты под ногами казались выщербленными. В трещины пробивались сорняки, а на углу крыши росло деревце: со временем, разросшись, оно могло, если его не выкорчевать, обрушить весь угол. Я догадывался, что восстановление храмов Божьих не считалось приоритетной статьей в бюджете болгарского правительства. Рила была туристским аттракционом, где демонстрировалась «подлинная Болгария» и ее борьба с турецкими оккупантами. Но этот древний монастырь корнями принадлежал Византии, а византийцы были такими же захватчиками и оккупантами, как пришедшие после них турки. Этот храм мог стоять в Армении, в Грузии, в Греции — и разве нам не рассказали сию минуту, что он, в отличие от других болгарских церквей, и при турках сохранял независимость? Неудивительно, что власти не обеспокоены тем, что на его крыше прорастают деревья.

Библиотекарь провел нас в угловую комнату.

— Лазарет, — пояснил Ранов.

Его настырная услужливость раздражала меня с каждым часом все больше. Брат Иван отворил скрипучую деревянную дверь, и за ней нам открылось зрелище столь жалостное, что я и сейчас неохотно вспоминаю его. Здесь жили два старых монаха. В комнате стояли только их койки, единственное деревянное кресло и железная печурка; даже с ней зима в горах наверняка насквозь промораживала жалкое помещение. Пол здесь был каменным, а голые стены ровно побелены, и только икона Богоматери с лампадкой, стоявшая на резной полочке в углу, нарушала их однообразие.

Один из стариков, лежавший на койке, даже не взглянул на вошедших. Я почти сразу увидел, что его веки, отекшие и красные, уже не открываются и что он то и дело поводит подбородком, словно пытаясь смотреть им без глаз. Он был плотно укрыт белой простыней, а свободная рука непрестанно ощупывала край койки, словно он боялся скатиться с нее, в то время как другая теребила отвислую кожу под челюстью.

Менее бессильный обитатель комнаты сидел в единственном кресле, а рядом с ним, прислоненный к стене, стоял посох. Для старца путешествие от койки до стула было долгим и трудным. Неподпоясанная черная ряса лежала на раздутом животе. В его открытых глазах светилась яркая голубизна, и едва мы вошли, их бесхитростный взгляд обратился к нам. Тонкие волосы и борода легким пухом окружали его лицо. Почему-то меня более всего поразила его непокрытая голова в мире, где все монахи, не снимая, носили свои черные высокие шляпы. Этот простоволосый монах словно сошел с иллюстрации какой-нибудь Библии девятнадцатого века, изображавшей пророка. Только выражение его лица никак не подходило провидцу. Он морщил крупный нос, словно от нас дурно пахло, и жевал уголки губ, и каждые несколько минут щурил и снова округлял глаза. Лицо его постоянно менялось, выражая то страх, то презрение, то дьявольскую насмешку, а тело и руки на подлокотниках ветхого кресла оставались неподвижными, словно все силы уши в мускулы лица. Я отвел взгляд. Ранов слушал библиотекаря, который обвел рукой помещение.

— Вот это Пондев, — хладнокровно сказал Ранов. — Библиотекарь предупреждает, что мы вряд ли услышим от него много разумных слов.

Ранов опасливо приблизился к больному, словно опасаясь, что брат Ангел может укусить его, и заглянул ему в лицо. Брат Ангел — Пондев — поворачивал голову, чтобы не терять его из виду: так смотрят на посетителей животные в зоопарке. Ранов, видимо, кое-как представил пришельцев, и невероятно голубые глаза брата Ангела обратились к нам. Лицо его морщилось и подергивалось. Потом он заговорил: слова сыпались так быстро, что сливались в невнятное мычание, почти рев. Одна рука его взлетела в воздух, начертив знак, в котором мне почудился незавершенный крест или попытка отстранить нас.

— Что он говорит? — тихо спросил я Ранова.

— Бессмыслицу, — равнодушно ответил тот. — Никогда не слышал ничего подобного. Смесь молитвы — какие-то суеверия из их литургии — и рассуждений о софийских трамвайных маршрутах.

178