Историк - Страница 149

149

Однако настоящие болгары оказались совершенно другими. В здании аэровокзала мы пристроились в очередь к таможенному терминалу, и здесь смех и разговоры звенели еще громче, а за барьером нам видны были нетерпеливо махавшие руками и окликавшие своих родственники. Люди вокруг нас вносили в декларацию мелкие суммы денег и сувениры, привезенные из Стамбула и других стран, так что мы, когда очередь дошла до нас, последовали их примеру. При виде наших паспортов брови молодого таможенника ушли под фуражку, и он на несколько минут скрылся, чтобы посовещаться со старшими офицерами.

— Черт, — выбранилась себе под нос Элен. Несколько людей в форме столпились вокруг нас, и старший из них, самый важный на вид, принялся расспрашивать нас по-немецки, затем по-французски и, наконец, на ломаном английском. Следуя наставлениям тети Евы, я спокойно представил самодельное письмо из Будапештского университета с просьбой к болгарским властям разрешить нам въезд в страну для разрешения важного научного вопроса, и второе письмо, которое вручил нам по просьбе тети Евы ее приятель из болгарского посольства.

Не знаю, что понял офицер в научных рекомендациях и нашей причудливой смеси английского, венгерского и французского, но письмо из посольства было на болгарском и с посольской печатью. Офицер молча прочел его, сведя брови к переносице, и лицо его выразило удивление, даже изумление, после чего он обалдело воззрился на нас. Этот взгляд испугал меня еще больше его прежней враждебности, и мне пришло в голову, что тетя Ева довольно расплывчато пересказала содержание письма из посольства. Разумеется, нечего было и думать расспрашивать теперь, что там написано, и я совершенно растерялся, но тут офицер расплылся в улыбке и хлопнул меня по плечу. Затем он бросился к телефону в служебном помещении и, приложив немало усилий, сумел с кем-то связаться. Мне не понравилось, как он улыбался в трубку и то и дело поглядывал на нас в открытую дверь. Элен беспокойно поеживалась, и я догадывался, что ей эти признаки представляются еще более тревожными, чем мне.

Наконец таможенник торжественно опустил трубку, помог нам воссоединиться с нашим пропыленным багажом и отвел к буфетной стойке, где угостил мозголомным бренди под названием ракия, добросовестно приняв участие в возлиянии. На нескольких ломаных языках он расспрашивал нас, давно ли мы посвятили себя революции, когда вступили в партию и тому подобное, и с каждым вопросом мне становилось все неуютнее. Я все больше задумывался, сколько неточностей содержалось в рекомендательном письме, но, следуя примеру Элен, молча улыбался или отделывался ничего не значащими замечаниями. Офицер поднял тост за дружбу рабочих всех стран, не забыв снова наполнить все три рюмки. На каждое наше слово — например, на вежливое замечание о красотах его страны — он с широкой улыбкой качал головой, словно возражая нам. Я занервничал, но Элен шепнула мне, что читала об этой культурной несовместимости: болгары качают головой в знак согласия и кивают, отказываясь согласиться.

Свести к ничьей единоборство с ракией нам помогло появление сурового мужчины в темном костюме и шляпе. Он выглядел немногим старше меня и был бы красив, если бы на его лице хоть иногда появлялось довольное выражение. Однако темные усы не скрывали его брюзгливо поджатых губ, а падавшая на лоб черная челка не закрывала хмурых морщин. Таможенник почтительно приветствовал его и представил нам как гида по Болгарии, пояснив, что нам оказана большая честь, поскольку Красимира Ранова высоко ценят в болгарском правительстве, он сотрудничает с Софийским университетом и прекрасно знает все, что стоит посмотреть в их древней и славной стране. Сквозь алкогольный туман я пожал холодную, как рыбье брюхо, руку и от всего сердца пожалел, что нам не дают повидать Болгарию без гида. Элен, кажется, не особенно удивилась и приветствовала его, на мой взгляд, с подобающим сочетанием скуки и пренебрежения. Мы еще не перемолвились с мистером Рановым ни словом, а он уже явно проникся сердечной неприязнью к Элен, еще до того, как таможенник нарочито громко объявил, что она венгерка, обучающаяся в Соединенных Штатах. При этих словах его усики дрогнули в мрачной усмешке.

— Профессор, мадам, — впервые обратился он к нам — и повернулся спиной.

Таможенник, сияя, потряс наши руки, дружески похлопал меня по плечу и жестом пояснил, что нам надо следовать за Рановым. У дверей аэровокзала тот подозвал такси — экипаж, изнутри дышавший такой древностью, какой я ни разу не встречал в автомобиле: под черной тканью обивки явно скрывался конский волос, — и с переднего сиденья объявил через плечо, что для нас заказаны номера в отеле с наилучшей репутацией.

— Полагаю, вы останетесь довольны номерами и превосходным рестораном. Завтра мы встречаемся там за завтраком, и вы объясните мне, что вам требуется и чем я могу вам помочь. Несомненно, вы захотите встретиться с коллегами из Софийского университета и с соответствующим руководством. Потом мы пригласим вас на короткую экскурсию по историческим местам Болгарии.

Он кисло улыбнулся, а я уставился на него с нарастающим ужасом. Он слишком хорошо говорил по-английски: с заметным акцентом, но с тем безлично-правильным выговором, какой можно услышать в магнитофонных курсах «английский за месяц». И в лице тоже мерещилось что-то знакомое. Я наверняка видел его впервые, но он напоминал мне кого-то, и я тщетно пытался сообразить, кого именно. Это мучительное чувство преследовало меня весь первый день в Софии, пока мы под его неотступной опекой разъезжали по городу. Однако София была красива — смесь изящества прошлого века, средневековой роскоши и сияющих монументов социализма. В центре города мы посетили мрачный мавзолей, где хранилось тело диктатора Георгия Димитрова, умершего пять лет назад. Ранов снял шляпу, входя в здание, и пропустил нас с Элен вперед. Мы влились в ручеек молчаливых болгар, проходивших перед открытым гробом. Темные усики на восковом лице диктатора походили на усики Ранова. Я подумал о Сталине, чье тело год назад легло рядом с телом Ленина в таком же мавзолее на Красной площади. Атеистические культы благоговейно хранили мощи своих святых.

149