Историк - Страница 146

146

Но правильные слова нашла Элен. Она с достоинством поднялась, и мы невольно тоже встали, и протянула Тургуту руку.

— Ваше доверие — честь для нас, — сказала она, гордо глядя ему в лицо. — Даже ценой жизни мы сохраним вашу тайну и волю султана.

Тургут поцеловал ей руку. Он явно был тронут. Селим низко поклонился. Мне нечего было добавить: забыв на минуту вечную ненависть своего народа к туркам-угнетателям, она говорила за нас обоих.

Мы могли бы простоять так, молча, пока не спустились сумерки, но телефон Тургута вдруг взвизгнул. Он поклонился, извиняясь, и прошел через комнату, чтобы снять трубку, а миссис Бора принялась составлять посуду на медный поднос. Несколько минут Тургут слушал невидимого собеседника, вставляя возбужденные междометия, а потом резко опустил трубку, обернулся к Селиму и взволнованно заговорил по-турецки. Селим поспешно накинул свой поношенный пиджак.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Увы, да. — Тургут ударил себя в грудь кулаком, будто наказывая за что-то. — Наш архивариус, мистер Эрозан.

Человек, которому я поручил его охранять, вышел на минуту, и теперь звонил, чтобы сказать, что на нашего друга снова совершено нападение. Эрозан без сознания, а сторож собирается вызвать доктора. Дело плохо. Третья атака, и как раз на закате.

Пораженный, я тоже потянулся за пиджаком, а Элен сунула ноги в туфельки, хотя миссис Бора пыталась мягко удержать ее. Тургут поцеловал жену, и мы выбежали из квартиры. Обернувшись, я увидел ее в дверях, бледную и испуганную».

ГЛАВА 52

— Где будем спать? — неуверенно спросил Барли.

Мы стояли посреди комнаты с двуспальной кроватью, которую получили, уверив пожилого портье, что мы — брат и сестра. Он безропотно выдал нам ключ, хотя и рассматривал весьма подозрительно. Но мы оба знали, что не можем позволить себе раздельных номеров.

— Ну? — нетерпеливо продолжал Барли.

Мы посмотрели на кровать. Другого места не было: на голом полированном полу не нашлось даже коврика. Наконец Барли принял решение — по крайней мере, за себя. Пока я стояла, примерзнув к месту, он, прихватив зубную щетку и какую-то одежку, скрылся в ванной и несколько минут спустя появился уже в пижаме, такой же светлой, как его волосы. Что-то в этом зрелище, в его неумелой беззаботности, заставило меня громко расхохотаться, хотя щеки у меня и горели. Тогда он тоже рассмеялся, и мы хохотали до слез: Барли — скрючившись и схватившись за тощий живот, а я — ухватившись за угол унылого старого платяного шкафа. В этом истерическом хохоте расплавилось все напряжение пути, все мои страхи, недовольство Барли, мучительные письма отца, наши размолвки. Много лет спустя я узнала выражение fou rire — безумный припадок смеха, но впервые испытала его тогда, в перпиньянском отеле. За первым в жизни fou rire последовало еще одно «впервые», когда мы, словно споткнувшись, оказались совсем рядом. Барли сграбастал меня за плечи так же неуклюже, как я минутой раньше цеплялась за старый гардероб, но поцелуй получился небесно-легким: его юношеский опыт нежно влился в мою неопытность. Теперь я задыхалась уже не от смеха.

Все мои прежние знания о любви проистекали из деликатных фильмов и невнятных мест в книгах, так что я просто не знала, что делать дальше. Однако Барли все сделал за меня, а я с благодарностью, хотя и неумело, повиновалась. К тому времени, как мы оказались на жесткой, гладко застеленной кровати, я уже знала кое-что об отношениях между любовниками и их одеждой. Расставание с каждой деталью костюма представлялось решающим шагом: первой сдалась пижамная куртка Барли, обнажив алебастровый торс и на удивление мускулистые плечи. В борьбе с моей блузкой и уродливым белым лифчиком я была на стороне Барли. Он сказал, как ему нравится моя смуглая кожа, совсем не такая, как у него, — и верно, никогда мои руки не казались такими оливковыми, как на снегу его рук. Он провел ладонью по моему телу и оставшимся одежкам, и я впервые сделала то же самое для него, открывая незнакомые очертания мужского тела. Сердце у меня стучало так, что я беспокоилась, не бьет ли оно в грудь Барли.

По правде сказать, так много надо было сделать, так о многом позаботиться, что мы не успели снять остальной одежды, и казалось, прошло очень много времени, прежде чем Барли свернулся рядом со мной с судорожным вздохом и, пробормотав: «Ты же совсем ребенок», по-хозяйски закинул руку мне на плечо.

Когда он это сказал, я вдруг поняла, что он тоже ребенок — замечательный ребенок. Думаю, никогда я не любила его так сильно, как в ту минуту.

ГЛАВА 53

«Квартира, которую снял для мистера Эрозана Тургут, была не больше чем в десяти минутах ходьбы от его собственной — вернее, в десяти минутах бега, потому что все мы бежали бегом, даже Элен в своих туфельках на высоких каблуках. Тургут бормотал что-то (думаю, что ругательства) себе под нос. Он захватил с собой маленький черный чемоданчик, в котором, должно быть, находились медицинские принадлежности на случай, если доктор не придет или запоздает. Наконец перед нами оказалась деревянная лестница старого дома, и, взбежав по ней, Тургут распахнул дверь наверху.

Дом, по-видимому, был разделен на крошечные дешевые комнатушки: в этой оказалась кровать, стулья и стол, на котором горела единственная лампа. Друг Тургута лежал на полу, прикрытый одеялом, а человек лет тридцати, сидевший над ним, поднялся, чтобы, заикаясь, приветствовать нас. Он почти обезумел от страха и раскаяния: заламывал руки и снова и снова повторял что-то Тургуту. Тот оттолкнул его в сторону, и они с Селимом склонились над мистером Эрозаном. Лицо несчастного было пепельно-серым, а дыхание вырывалось хриплыми толчками. На шее зияла рваная рана, больше, чем мы видели в прошлый раз, и гораздо страшнее, потому что она была странно чистой: только по краям виднелась корочка запекшейся крови. Такая глубокая рана должна была бы обильно кровоточить. От этой мысли к горлу у меня подступила тошнота. Я обнял Элен за плечи и стоял, не в силах отвести взгляд.

146