Историк - Страница 23

Конечно, твердил я себе, невозможно выслеживать все возможные источники по этому периоду по всей Европе и Азии: на это ушел бы не один год, а вернее, не одна жизнь — а ведь добычи от этой охоты вряд ли хватит на статью. Тем не менее я обратил стоны прочь от веселой пивной — оплошность, не раз приводившая к гибели бедных ученых мужей, — и направился к редким книгам.

Папку с документами я нашел без труда. В ней обнаружились четыре расправленных свитка оттоманского производства, переданных в дар университету в восемнадцатом столетии. Каждый свиток пестрел арабской вязью. Англоязычное описание, вложенное в папку, заверяло, что для меня там не найдется кладов и сокровищ ( я первым делом обратился к английской справке, поскольку мой арабский прискорбно слаб и, боюсь, таким и останется. У человека хватает времени лишь на горстку великих языков, если только он не готов пожертвовать всем прочим ради лингвистики). Три свитка представляли собой перечень налогов, выплаченных жителями Анатолии султану Мехмеду Второму. Последний перечислял подати, собранные в городах Сараево и Скопье, немного ближе к дому, если считать «домом» замок Дракулы в Валахии, однако для тех мест и времен все еще дальняя окраина империи. Я со вздохом отложил свитки и задумался, успею ли еще на краткое, но приятное прощание с «Золотым волком». Однако, когда я укладывал пергаменты обратно в картонную папку, мне на глаза попалась короткая надпись на обороте последнего из них.

Это был краткий список, небрежная записка, древние каракули на обороте официального документа, направленного султану из Сараево и Скопье. Я с любопытством прочел. Очевидно, это был счет расходов: слева перечислялись купленные предметы, а справа — их стоимость в неназванной валюте. «Пять молодых горных львов для преславного султана, 45», — с интересом прочел я. «Два золотых пояса, украшенных самоцветами, для султана, 290. Двести овчин для султана, 89». А в последней строке старого пергамента запись, от которой волоски у меня на руках встали дыбом: «Карты и военные отчеты Ордена Дракона, 12».

Как, спросишь ты, сумел я так быстро схватить все это, если мои знания в арабском так скудны, как я уже признавался? Мой сметливый читатель, ты не спускаешь с меня глаз, заботливо сопровождаешь каждый мой шаг, и за это я благословляю тебя. Эти каракули, эта средневековая памятка была составлена на латыни. И нацарапанная внизу дата врезалась мне в память: 1490.

В 1490 году, как я помнил, Орден Дракона обратился в прах, сокрушенный мощью Оттоманской империи; Влад Дракула был четырнадцать лет как мертв и похоронен, если верить преданию, в монастыре на острове Снагов. Орденские карты, отчеты, тайны — что бы ни подразумевала эта неясная запись — продавались по-дешевке, гораздо дешевле изукрашенных самоцветами поясов и кип вонючей овчины. Возможно, они были добавлены к сделке в последнюю минуту, как диковинка, образчик бумаг побежденных, назначенный позабавить и польстить просвещенному султану, дед и отец коего выражали невольное восхищение варварским Орденом Дракона, называя его острием ножа, грозящего сердцу империи. Кто был тот купец, странствовавший по Балканам, писавший на латыни и беседовавший на каком-нибудь славянском или романском наречии? Несомненно, он был человек высокообразованный, раз вообще умел писать: возможно, еврей-купец, овладевший тремя, а то и четырьмя языками. Кто бы он ни был, я благословлял его прах за его любовь к точным подсчетам. Если посланный им караван с добычей дошел благополучно и добрался до султана, и если — самое невероятное — груз его сохранился в султанской казне, среди драгоценностей, чеканной меди, византийского стекла, варварских святынь, трудов персидских поэтов, каббалистических сочинений, атласов, звездных карт…

Я подошел к столу, за которым заполнял бланки библиотекарь.

— Простите, — сказал я, — нет ли у вас каталога исторических архивов по странам? Архивов… скажем, Турции?

— Я знаю, что вам требуется, сэр. Есть такие каталоги для университетов и музеев, хотя они далеко не полны. Но здесь у нас их нет — обратитесь в основной фонд библиотеки. Вы можете зайти туда завтра после девяти утра.

Мой поезд в Лондон, как я хорошо помнил, отходил в 10:14. Не больше десяти минут ушло бы на проверку. И если в каталогах окажется имя Мехмеда Второго или его прямых потомков… что ж, не так уж мне хотелось повидать Родос.

В глубочайшей горести твой, Бартоломео Росси».

Время в читальном зале, казалось, застыло на месте, несмотря на движение вокруг. Я прочел целиком всего лишь одно письмо, а в пачке оставалось еще не менее четырех. Подняв глаза, я увидел глубокую синеву за верхними окнами: сумерки. Домой придется идти одному, — я поежился, словно боязливый ребенок. И мне снова захотелось броситься к кабинету Росси и громко постучать в дверь. Я был уверен, что найду его там, переворачивающим листы какой-нибудь рукописи в желтом круге света настольной лампы. Мне не верилось в реальность случившегося, как не верится в смерть друга. По правде сказать, я был столь же озадачен, сколь испуган, и сумятица мыслей усиливала страх, потому что я не узнавал себя.

Я в задумчивости обвел взглядом пачки бумаг на столе. Там почти не оставалось свободного места, и, быть может, поэтому никто не попытался занять место напротив или соседние стулья за тем же столом. Я как раз обдумывал, не пора ли собрать бумаги и отправиться домой, чтобы продолжить чтение там, когда у краешка стола присела молодая женщина. Оглядевшись, я увидел, что все остальные места были заняты до отказа и столы завалены книгами, листами, ящичками каталогов и блокнотами. Ей просто не оставалось другого места, однако я вдруг исполнился бдительности: меня пугало, что чужой взгляд упадет на записки Росси. Чего я боялся — что его сочтут безумцем? Или меня?