— Профессор, у нас назначена еще одна встреча.
Я не сразу сообразил, к кому она обращается, однако она так же решительно взяла меня под руку.
— О, я вижу, у вас напряженный график… — Профессор Йожеф всем существом выражал сожаление. — Возможно, случай поговорить о турецком владычестве выпадет позже? Я был бы рад показать вам город, профессор, или пригласить на обед…
— Время профессора до конца конференции полностью расписано, — сообщила Элен, даровав ему теплое рукопожатие и ледяной взгляд.
— Я рад, что ты вернулась домой, — повторил Гежа, взяв ладонь Элен, и, склонившись, поцеловал ей руку.
Она выдернула ладонь, но по лицу ее пробежала странная тень. Мне показалось, что она искренне растрогана его движением, и очаровательный венгерский историк впервые показался мне неприятным. Элен между тем уже вела меня к профессору Шандору, которому мы принесли свои извинения и заверили, что с нетерпением ждем завтрашних выступлений. — И мы со всем удовольствием ожидаем вашего выступления. Он обеими руками стиснул мою ладонь. «Удивительно душевный народ — венгры», — подумал я с чувством, которое лишь отчасти объяснялось алкоголем в крови. Пока мне удавалось не думать о предстоящем испытании, я пребывал в полном довольстве. Элен снова взяла меня под руку и, направляясь к выходу, окинула зал быстрым взглядом.
— Что все это значит? — Вечерняя прохлада освежила меня, и я чувствовал себя совершенно счастливым. — Твои соотечественники поразительно сердечные люди, но мне показалось, что ты готова откусить голову профессору Йожефу.
— Так и есть, — коротко отозвалась она. — Он невыносим.
— Зато готов многое вынести от тебя, — заметил я. — За что ты с ним так обошлась? Я думал, он твой старый друг.
— О, он очень мил, если тебе нравятся гиены и стервятники. Настоящий вампир… — Она осеклась. — Я не хотела сказать…
— Я ничего такого и не подумал, — успокоил я Элен. — Клыки у него не больше нормы.
— И ты тоже невыносим! — Элен гневно выдернула у меня руку.
Я с сожалением покосился на нее, но решил отшутиться:
— Я не против ходить с тобой под руку, но стоит ли так расхаживать на виду у всего университета?
Она отступила на шаг, и глаза у нее потемнели. Я не мог понять, что с ней творится.
— Не беспокойся. Этнографов там не было.
— Но у тебя много знакомых среди историков, а сплетников всюду хватает, — настаивал я.
— Только не здесь, — насмешливо фыркнула Элен. — Наш девиз — сотрудничество. Ни сплетен, ни интриг — исключительно товарищеская критика. Завтра увидишь: настоящая маленькая утопия.
— Элен, — простонал я, — ты можешь хоть иногда говорить серьезно? Я ведь беспокоюсь о твоей репутации — политической репутации. Как-никак, рано или поздно тебе придется сюда вернуться.
— Придется? — Элен снова взяла меня под руку, и мы пошли дальше. Я не пытался отстраниться: не многое в мире было для меня сейчас дороже, чем прикосновение рукава ее черного жакета к моему локтю. — Все равно, дело того стоило. Я просто добивалась, чтобы Гежа оскалил зубы. Показал клыки, я хочу сказать.
— Ну, спасибо, — пробормотал я и замолчал, не доверяя собственному голосу.
Если ей хотелось заставить кого-то приревновать, то со мной она, безусловно, добилась желаемого. Я вдруг представил ее в объятиях сильных рук Гежи. Может быть, до отъезда Элен из Будапешта между ними что-то было? Красивая получилась бы пара, подумалось мне: оба уверенные и ловкие, высокие и стройные, темноволосые, широкоплечие. Я вдруг ощутил себя карликом из племени англов, беспомощным перед степными наездниками. Однако одного взгляда на лицо Элен хватило, чтобы отказаться от расспросов, и я утешался прикосновением ее руки.
Слишком скоро для меня мы оказались перед золочеными Дверями гостиницы и вошли в тихий вестибюль. Нам навстречу из кресла, стоявшего между горшками с пальмами, поднялась женщина. Она молча ждала, пока мы приблизимся, но Элен тихонько вскрикнула и бросилась к ней с распростертыми объятиями:
— Ева!
«Со времени нашего знакомства — мы виделись всего три раза, причем второй и третий совсем недолго — я часто думал о тетушке Еве. Есть люди, которые после короткого знакомства остаются в памяти надежнее, чем другие после долгих лет ежедневных встреч. Тетя Ева, несомненно, принадлежала к таким ярким личностям и на двадцать лет завладела моей памятью и воображением. Я часто представлял ее на месте литературных или исторических персонажей; например, мадам Мерль, обаятельная интриганка из „Женского портрета“ Генри Джеймса, неизменно представлялась мне с ее лицом.
По правде сказать, мое воображение наделяло ее чертами такое множество отважных, тонких и коварных женщин, что мне уже нелегко вспомнить ее такой, как она предстала нам теплым будапештским вечером 1954 года. Я помню, как горячо обнимала ее сдержанная холодноватая Элен, и помню, что сама тетя Ева сохраняла величественную осанку, даже обнимая племянницу и звонко целуя ее в обе щеки. Но когда раскрасневшаяся Элен обернулась, чтобы представить нас, я заметил, что у обеих в глазах блестели слезы.
— Ева, я рассказывала тебе о своем американском коллеге. Пол, познакомься с моей тетей: Ева Орбан.
Я пожал ей руку, стараясь глазеть не слишком заметно. Миссис Орбан оказалась высокой статной женщиной лет пятидесяти пяти. Меня загипнотизировало ее поразительное сходство с Элен. Они были похожи как сестры, старшая и младшая, или как близнецы, если представить, что одна состарилась, в то время как другая чудом сохранила молодость и свежесть. Тетя Ева была чуть ниже Элен и отличалась той же прямой грациозной осанкой. В молодости лицо ее могло быть даже красивее, чем у племянницы, и до сих пор сохраняло красоту: тот же прямой, довольно длинный нос, высокие скулы и темные внимательные глаза. Меня смутил цвет волос, но я скоро догадался, что он не имеет отношения к природе: под дикой лилово-рыжей краской виднелись отросшие корни седых волос. Позже в Будапеште мне часто встречались женщины, использовавшие такую же краску, но тогда ее оттенок ошеломил меня. В ушах у тети были маленькие золотые сережки, а под черным костюмом — родным братом костюма Элен — виднелась красная блузка.